Протоиерей Алексей Васильевич Белоцветов
"Круг поучений на все воскресные и праздничные дни в году"
(М., 1876; изд. 2-е, Владимир, 1879; изд. 3-е, СПб., 1885; изд. 4-е, "с приложением биографии, семи слов и поучений, не относящихся к сему кругу, и краткого очерка истории Киржача", СПб., 1890; изд. 5-е, СПб., 1894)
Вместо предисловия
Аще благовествую, несть ми похвалы, нужда бо ми надлежит. Горе мне есть, аще не благовествую (1 Кор. IX, 16).
Проповедуй слово, настой, обличи, запрети, умоли. со всяким долготерпениеи, и учением и т. д. (2 Тим. IV, 2).
Обличай их нещадно. да здрави будут в вере (Тит. I, 13).
Протоиерей Алексей Васильевич Белоцветов
1876 года сентября 27-го дня, в два часа пополудни, после шестилетнего катара в легких, ко всеобщему сожалению, скончался на 38 году один из неутомимых и замечательных проповедников Владимирской губернии города Киржача о. протоиерей Алексей Васильевич Белоцветов.
Убогое село Шульгино, Муромского уезда, было родиной приснопамятного о. Белоцветова. Здесь в 1839 г. качалась липовая колыбель его под соломенною кровлею родителей его: кончившого богословский курс семинарии иерея, покойного уже, Василия Осиповича Белоцветова[1] и супруги его Марьи Григорьевны, и еще доселе здравствующей. Здесь в летнюю пору звезда утренняя и звезда вечерняя попеременно заставали бедных родителей то с косою на лугах, то с сохою или серпом на поле. Они все утешение находили для себя лишь в первенце своем Алеше, который с малых лет отличался бойкими способностями и доброю нравственностью. Очень рано, скоро и почти шутя Алеша коротко познакомился и с азбукой и с часословом, не смотря на старинный неудобный метод преподавания, он и над самой главной мудростью азбуки, над титлами, не долго задумывался. Что товарищи его, дети зажиточных крестьян, едва побеждали в день, то он выучивал в один час. Во дни воскресные и праздничные он был всегда на клиросе сельской церкви и читал так внятно и выразительно, что дьячок и в ученики не годился, а молящиеся всегда до слез умилялись его разумным чтением. Он был образцовый чтец до самой смерти. Бывало, начнет читать канон, акафист, молитву или Евангелие, каждое слово невольно пробивается к вам на дно души. Особенно интересно было послушать его, когда он, сам растроганный, в Великую Субботу на заутрени читал „Непорочны". О, разве с каменным сердцем можно было слушать его равнодушно! Хороши проповеди его, но чтобы оценить их вполне справедливо, надобно было послушать, как произносил он их с амвона. Они тогда показались бы вам вдвое лучше.
— Но возвратимся к летам юности его. Сверстники его обыкновенно после праздничного обеда веселились и играли кто во что горазд; а наш Алексей или природою сельской любовался особняком, или читал какую-либо божественную историю богобоязненным старушкам. После домашнего воспитания отрок Алексей поступил в Муромское Духовное училище, где при скромном поведении отличался успехами и постоянно был в начале 1го разряда. Во Владимирской семинарии равных ему или лучших его но учению и поведению было тоже немного. Алексей Белоцветов кончил семинарский курс под №1-м в одном из трех отделений богословских. В аттестате его студенческом красуются только две похвалы „отлично“ и "весьма хорошо" по всем учебным предметам. В академию поступить по жребию досталось двоим первым воспитанникам других отделений, а студенту Белоцветову, не попавшему в академию, суждено было сначала поступить на уроки к муромским помещикам для приготовления детей их в университеты, а потом занять незавидную должность безмездного учителя в непроходимых муромских лесах, при огромном и изобилующем раскольниками приходе села Шиморского.
На первых порах в Шиморском счастье Белоцветову улыбнулось, хотя не надолго. Не вступая еще в должность приходского учителя, он вступил в брак с благовоспитанною, довольно образованною и очень пригожею, единственною дочерью шиморского вдового иерея. Обретши жену доблю и далеко не бедную, Алексей Васильевич, до вступления своего в священство, не мог нарадоваться на свое положение и считал себя счастливцем. Дела его по училищу, существовавшему в доме его тестя, шли день ото дня лучше. Классы у него всегда начинались и кончались молитвою. Необходимыми качествами лучшего наставника он обладал в высшей мере: горячая ревность и любовь к делу, ласковое обращение с детьми весьма искусное, завлекательное и доступное для малюток объяснение уроков всецело привязывали к нему сердца учеников; они боялись проронить одно слово его, и оттого в училище царствовала такая тишина, особенно во время преподавания священной истории, что полет мухи был слышен. Алексей Васильевич до того увлекался делом обучения, что, бывало, жена не дозовется к обеду, ему было не до пищи. Вот поэтому доколе в Шиморском вторым безмездным училищем заправлял Белоцветов, оно в целом уезде Меленковском считалось чуть не образцовым. В губернском училищном совете Белоцветов, как педагог, значился на особенном счету. А Меленковская Земская Управа, по особенно отличному отзыву о Белоцветове смотрителя сельских Меленковских училищ о. протоиерея Шеметова, сочла справедливым для поощрения наградить Белоцветова 150 рублями. Награда сия в селе далеко немаловажная! Тем более она казалась лестною, что наставники других безмездных училищ такой признательности не удостоились. В училище Белоцветова иногда переходили мальчики и из других училищ. Впечатление, какое производило на учащихся преподавание учителя, было так сильно, что они и после классных уроков, отправляясь домой обедать или ночевать, дорогою на улице часто оставляли свои обычные игры, толковали и спорили о том, что и как преподавал им „Алексей Васильевич ". Лучшие и более даровитые из них и дома с увлечением и до того хорошо рассказывали домашним многое из священной истории или из объяснения молитв повседневных, что отцы и матери любовались познаниями своих деток и обыкновенно говаривали: „Ну молодец, Ваня! Мы рады бы слушать тебя весь день. Как это ты все запомнил!" — „Ну вот! Как не запомнить, послушали бы вы сами, поневоле запомнили бы. Ведь Алексей Васильич редкий мастер рассказывать от божественного. Весь день не евши и прослушаешь его. Вот у нас батюшки-то один другого умнее, а до Алексея Васильевича далеко“.
Слава Алексея Васильевича с каждым днем все более и более росла в огромном приходе, особенно когда он начал усердно восставать против раскола с кафедры церковной и ходить по праздникам в известные дома для толкования народу древних чтений из Апостола и Евангелия. Слушателей собиралось около него так много, что и в большом дому не помещались. Поэтому в теплую погоду или летом Белоцветов с Библиею огромного формата, с толкованием на Апокалипсис, с книгою митрополита Григория: Истинно древняя Церковь, с Беседами Игнатия Воронежского, с Маргаритом, с Пращицею и другими книгами, выходил и на улицу угощать желающих нетленною пищею, как это водится в Москве на кремлевской площади. Вот уж тут с обоих концов огромного села или деревни народ толпами валил к Алексею Васильевичу послушать искусного ратоборца за св. православие. Беседы, направленные против свирепствующего там раскола и фарисейского пустосвятства, длились от полудня до темного вечера. Тут не хитро, но удовлетворительно решались все бесконечные возражения раскольнических коноводов и начетчиков. Последние всегда выбивались из сил при спорах с молодым миссионером. Нередко они с пеною у рта, выходя из себя, позволяли себе разные грубости и страшные хулы на св. Церковь. Но чем более они от безсилия горячились, стыдясь слушателей, тем сдержаннее становился Белоцветов, тем вежливее относился к ним. Побежденные, но упрямые и крайне невежественные расколоучители неоднократно заочно позорили и ругали Белоцветова всячески, называя его то Никоновым слугою, то антихристовым работником, то прелестником и краснобаем и проч. Белоцветов не смущался такими хулениями, с неутомимою ревностию по Бозе и заботою о спасении врогов своих продолжал святое дело и в домах и с амвона церковного. Не всё, Богу слава, посеянное им падало на каменную землю, но иное тогда же принесло сладкий плод, а иное, быть может, Бог возрастит после. Двое благонамеренных расколоучителей, один поморской секты мастеровой Велетемского завода Кузьма Иванов, однорукий, другой поновщинской секты Прокопий Дмитриев, Тамболевский безрукий, благодаря увещаниям Алексея Васильевича, обратились от глубокого и многолетнего заблуждения и сделались не только усерднейшими сынами православной Церкви, но ревностнейшими защитниками её. Прокопий недавно скончался после предварительной исповеди, причастия и елеосвящения. Задолго до смерти своей обратил он к православию всех домашних своих, и жену свою, и родную сестру, и дочь девицу, которая, отказавшись от брака, поступила в православный Иверский женский монастырь, где и подвизается усердно. А Кузьма Иванов доселе здравствует и в деревне Черной Шиморского прихода занимается обучением грамоте православных мальчиков в училище, открытом, с дозволения духовного начальства, в его убогой хате. В праздники на улице и по домам он, Богу содействующу, очень удачно защищает св. Церковь нашу от волков в овечьей коже. Дневник, какой вел Белоцветов, с благословения архипастырского, при обращении Косьмы однорукого, — отпечатан в „Душеполезном чтении“ за 1870 год.
К сожалению, несмотря на педагогические и миссионерские успехи Алексея Васильевича, нашлись ему недоброжелатели в среде людей, от которых, судя по их пастырскому служению, он имел право ожидать одного сочувствия. Они не могли простить ему, что он затмевал их своими достоинствами. Тяжело рассказывать все бесчисленные клеветы, кляузы и гонения, тайно и явно воздвигнутые на человека, ни душой, ни телом не виноватого пред своими гонителями. Человек дрожит над временем, как скупец над златом, а необходимость защищать собственную честь заставляет писать огромное объяснение на лукаво и бессовестно выдуманный рапорт или донос. Человек пред большим праздником целую ночь не спит и готовит проповедь, а ему, увы, или не придется досказать ее с кафедры всю до конца, или совсем и начать-то не дадут. Иной на месте Белоцветова, при подобных искушениях, вышел бы из терпения и если бы совсем не отказался от ожидавшего его священства, то положил бы перст на уста свои, но Белоцветов, взявшись за рало, не озирался вспять, а благодушно и смиренно продолжал свое делание во славу Божию и спасение ближних, благоговейно и тщательно приготовляясь к вступлению в превысочайший сан священства на место тестя своего. И действительно, призрел Господь на смирение раба своего: июля 8-го 1863 года Преосвященным Иустином Владимирским и Суздальским Алексей Васильевич рукоположен во иерея к Успенской церкви села Шиморского, в Меленковском уезде.
В сане священника Алексей Васильевич духом, душою и телом предал себя Богу и Его святой церкви. С глубоким смирением, слезами умиления и страхом Божиим, 21-го июля, совершив в приходской церкви первую Божественную литургию, он торжественно пред алтарем Господним дал прихожанам своим обещание "не пропускать ни одного праздничного дня без поучения". Сказано и делано до гроба. В деле проповедания слова Божия, как и вообще в деле спасения вверенного ему стада Христова, он всю жизнь свою служил и работал верою и правдою со всей ревностию, не щадя ни сил, ни здоровья, ни спокойствия. В 1876 году отдельною книгою отпечатано 117-ть поучений его, предварительно напечатанных в Душеполезном чтении, а огромное множество подобных проповедей осталось вчерне. Владимирский духовный цензурный комитет поучения его всегда одобрял преимущественно пред многими иереями. На поучениях его за 1869 год положено мнением Совета ходатайствовать о награждении о.Белоцветова скуфьею, как одного из усерднейших и искуснейших проповедников Владимирской губернии. Недолго покойный по жил на белом свете, но вмале исполни лета долга, один поработал больше многих. На нем повторилась вековая истина, что седина есть мудрость человеком. К этой мудрости всю жизнь, и день и ночь стремился он.
В дневнике его за 21 июля, 1-й день литургисания его, значится „Боже мой, Боже! Вот я и связан тесно со святою Христовою Церковью... И я из недостойных недостойнейший сделался совершителем Евхаристии и преподавателем ея для верных! И я многогрешный сделался предстоятелем у страшного престола Господнего вместе со святыми ангелами! И я предстатель пред Господом за вверенное мне стадо и за всех православных христиан! Приносяй и приносимый, приемляй и раздаваемый—Христе Боже! Даждь ми Твоему престолу приседящую премудрость и не отринь меня от отрок Твоих. Соблюди меня от гордости, от зависти, от рассеянности, от нечистот телесных и душевных, и от всякого зла свободи душу мою... Спаси меня, Господи, и державною рукою Твоею укрепляй меня во вся дни совершати святую службу с трезвением ума и сердца, со страхом Божиим, в мире со всеми и самим собою... Не допусти меня, Боже, до грехопадений великих, да некогда Ангел Господень, связав меня, отринет от престола Твоего и совершит вместо меня священнодействие. Благоволи убо, Господи, да пребудут при мне неотлучно Ангелы хранители — и мой, и св. храма сего, и да сослужат мне и да подкрепляют меня в молитве и во всех благих делах до самой смерти моей“...
Из краткой жизни о. Белоцветова видно, что эта из глубины души освященной вылетевшая молитва исправилась яко кадило пред Господом. Сила Божия видимо совершалась в немощах его и не давала места в душе его ни гордости, ни зависти, ни рассеянности, ни другим тяжким грехам.
В точности, исполняя торжественно данный обет и щедро угощая паству трапезою слова Божия, о. Белоцветов никогда не смотрел на себя горделиво, не любовался своими богатыми талантами, но постоянно и словами, и делами высказывал: аще благовествую, несть ми по хвалы, нужда бо ми належит. Гордый за все обиды и оскорбления готов сдать тою же монетою при первом случае: о. Белоцветов, напрасно и жестоко оскорбленный одним из сильных соседей, который, не смотря на безукоризненную его жизнь и тяжелые труды проповедания, хотел унизить его в мнении начальства, — благодушно и смиренно твердил: „Бог с ним! пусть бичует меня. Опомнится авось и сам. Конь бьет и задом, и передом, а дело идет своим чередом “.
О.Белоцветов, не желая бороться с сильным, хотел было уклониться от зла, похлопотать о переходе в другое, ближайшее благочиние, но и за подобную попытку, благодаря клевете и проискам сильного, и о. Белоцветов, и вполне сочувствовавший ему достопочтеннейший настоятель Шиморской церкви о. С. С., потерпевши немалые убытки, чуть-чуть до гроба не остались замаранными в клировых ведомостях. К чему же после этого совет евангельский: егда гонят вы во граде сем, бегайте в другой! Несмотря на такую горькую обиду, о. Белоцветов вскоре после этого, в надгробном трогательном слове над усопшим гонителем своим, старался припомнить одни добрые и поучительные черты из жизни его и умолял всех бывших при погребении собратий своих простить и забыть вольные и невольные прегрешения его, яко человека, и молиться непрестанно о упокоении его в селениях праведных, да помолится и новопреставленный у престола огнезрачного за ближних своих. Вообще при всех обидах, коих довольно выпало на долю о. Белоцветова в краткий период жизни его, он был кроток, молчалив и не мстителен, всегда за зло любил платить добром, и первая молитва его была за обидящих и ненавидящих. Никто не слыхивал от него не только бранного, но и праздного слова. Бывая на пирах брачных, крестинах или именинах, он готов был радоваться с радующимися. И доколе радости были невинные и шутки позволительные, доколе разговоры шли серьезные, безобидные и скромные, он был душою собрания и умел свою беседу растворять солию премудрости евангельской и пастырского назидания. Иногда и правду горькую доставалось тут же слышать от него — он и на пирах не забывал пастырского долга учить, обличать и исправлять ближних своих. Школьными товарищами всеми он был уважаем и любим, хотя не участвовал в их шалостях и забавах. И как не любить его? Когда жил в Муроме на уроках, он составлял подписки и хлопотал о сборе в пользу хороших, но бедных товарищей, не имевших средств поступить в университет. Слабых и нетрезвых не жаловал, да и сам во всю жизнь, ни под каким видом, не позволял себе более одной или двух рюмок выпить чего-нибудь слабенького. Он был всегда непримиримый враг пьянства и невоздержания. В гостях сидел до того, пока все шло тут благообразно, но как скоро начинались кутеж, танцы и картежные игры, он под предлогом болезни или недосугов, отправлялся в любимый свой кабинет, переполненный книгами учеными и назидательными. Здесь он с услаждением душевным проводил дни и ночи в чтении и трудах литературных, забывая сон и пищу. Нередко видали его с книгою или пером и за обедом. Любовь к духовному образованию до того разгоралась в нем, что он не раз собирался уже в ряске отправиться на четыре года на академическую скамью. Но умная его супруга, жалея слабого его здоровья, удерживала от такого шага. Этот ученый порыв возникал в нем особенно тогда, когда он отправлялся славить по огромному Шиморскому приходу. Ему тяжко было встречать в жилищах дым, духоту, смрад, сажу, грязь и животных, а, в прихожанах, склонных к расколу, равнодушие и отчуждение от святыни и духовенства. А тут еще бедные причетники начинали жалобно припрашивать лишнюю копейку или ковш овса. Хотелось бы в каждой хате сказать пастырю слово назидания. Но увы, не было времени, оно все пропадаю в беготне из дома в дом, с утра до ночи нужно было обойти непременно до сотни домов. До назидания ли тут, когда человек, целый день почти не пивши — не евши, утомится до крайней степени и думает только о том, далеко ли до конца деревни, и скоро ли кончится это мученье без венца?
И вообще мучительно и утомительно было все служебное поприще Алексея Васильевича! Развлечения были у него редки. В хорошую весеннюю или летнюю погоду, при малейшем досуге, крепко им уважаемая и нежно любимая жена его, желая освежить утомленного супруга своего чистым сельским воздухом, уводила его в поле, в рощу, на раздольную Оку или живописный берег Киржача. Он охотно, в ряске и всегда с тростью отправлялся с нею и детьми на прогулку. Но все-таки "на случай" брал с собою в карман какую-нибудь духовную книжку. Сметливая супруга его постоянно занимала его разными разговорами на прогулках, и уже не удавалось ему почитать. Если дорогою попадалась им веселая молодежь с песнями непристойными, гармониями и плясавицами: видение и слух его, как у праведного Лота, мучились. Он обыкновенно останавливался, чуть не со слезами смотрел на бесстыжих, грозил тростию и с поникшею головою бежал прочь, не желая метать бисер поучения пред полупьяными. За то уж в ближайший праздник, с церковной кафедры или в домах, со всяким долготерпением и учением обличал и умолял чад своих бесчинных впредь быть благонравнее. Увещания его обличительные особенно в Киржаче редко оставались бесплодными. Православная молодежь киржачская и в самом разгуле гораздо вежливее и скромнее шиморской. Видя, что о. Алексей до слез обижается ея безчинием, она не смела уж с разгульными песнями и неприличными потехами являться на старинный сборный пункт, на крутой живописный берег реки Киржача, у самой ограды церковной, где во времена седой старины преподобный Сергий Радонежский проливал горькия слезы покаяния и испускал тяжкие молитвенные вздохи. Святочные забавы и ряженье тоже в Киржаче прекращены были согласно указанию о. Алексея на 61е правило в Трулле и на слова Библии (Второз. 22, 5). Хвала ревностному пастырю! Честь и спасибо пасомым!
Вообще Киржачская паства, на которую о. Белоцветов переведен в конце 1869 года, радовала его и строгим православием, и обилием и благолепием церквей, и торжественным звоном огромных колоколов, и богатою ризницею, и стройным хором певчих, и уважением к духовенству[2], усердным, повседневным хождением прихожан к божественным службам и благочинным стоянием в храме, годовыми акафистами, постоянными сорокоустами, безконечными молебнами, и безчисленными панихидами и проч. и проч. Одно тут не нравилось ему: это дорогие, длинные и иногда не безхмельные обеды на поминках. Начал было он восставать против бесполезных и безвременных пиров, настаивая, чтобы сумму, нужную для приготовления их, собирать для пособия бесприютным или голодным сиротам, дряхлым старцам, погорельцам и всем бедностию убитым. Искоренять вековые обычаи нелегко, но рано или поздно, добрый пастырь, при помощи Божией, успел бы и в этом и умолил бы прихожан оставить чуть не языческие тризны. Если б не ранняя смерть, любы николи же отпадающая взяла бы свой верх, и всякое благое предприятие в приходе его увенчалось бы успехом, не смотря на то, если бы другие вздумали, из угождения миру, противодействовать ему, как это и случалось, увы, не один раз. А он, покойный, смотря на то, лишь молился: "Господи, не постави им греха сего: не ведят бо, что творят недоброжелатели мои“.
Помня, что проклят всяк творяй дело Господне с небрежением, о. Белоцветов в обоих приходах стремился завести и заводил при богослужении чтение неспешное, пение разумное и всю божественную службу благоговейную, так чтобы все было благообразно и по чину. Пред совершением таинств церковных хоть вкратце часто объяснял необходимость и значение их. При исповеди старался, по совету св. отец, соединять в лице своем строгость и важность отца с нежностью и ласками матери. До того он обладал искусством обнажать и врачевать душевные раны грешников, что многие из них после исповеди на радость Ангелу хранителю их и целому небу, возвращались в дом с ненавистию к господствовавшему в них греху и начинали жизнь правильную. О, как, благодаря и радуясь, славил пастырь Бога за обращение овцы заблудшей! Зато как он сетовал и скорбел, когда совет его отеческий пролетал мимо закрытой души грешника! Особенно, живя в приходе раскольническом, он не жил, а мучился и день и ночь, смотря на ожесточенных и целую жизнь проживающих без исповеди и св. причастия врагов Церкви Христовой. Невыносимая тоска раздирала до глубины душу его, когда эти заблудшие овцы, умирая вне ограды Христова стада, с презрением к нежной и любвеобильной матери св. Церкви, удалялись на дно адово. Но с неописанной радостью он, нередко в страшный мороз, в глухую полночь тотчас спешил в деревню за 5 — 10-ть верст, когда его звали напутствовать больных. Уже на дороге, прозябая до костей, он вспоминал, что второпях выехал на убогой крестьянской кляче, слегка, чуть не по-летнему одетый, или обутый. В одну из таких холодных поездок по разбросанному верст на 15-ть приходу, состоящему из 600 дворов, он, бедный, поплатился и без того не крепким здоровьем — приобрел жестокий ревматизм, а затем катар, при содействии непрерывной умственной работы превратившийся в чахотку, которая и уложила его в преждевременный гроб. Не подумайте, что он с таким усердием трудился до потери бесценного здоровья в видах какого-нибудь материального вознаграждения. О, нет! священники в этом мучительном приходе, за труды и поездки для напутствования больных, никогда не получают ни копейки, из опасения нареканий от раскольников, кои пожалуй скажут, что у нас св. причастие продается. О. Белоцветову даже очень нравилось такое обыкновение — туне принятое туне и давать. Он вообще был несребролюбив и нестяжателен, веруя, что прежде нужно искать Царствия Божия и правды его, а все нужное для временной жизни Сам Бог даст, как знает. Давал ли он кому что в долг — отдадут, спасибо, а нет, просить не будет: „Бог заплатит мне“. Он не только не накопил ничего на черный день, но при многочадии, постоянном сношении с докторами и аптеками, а главное по случаю постройки нового обширного дома в новом приходе, он почти постоянно был и помер в большом долгу у добрых людей. Старушка — мать его родная, жена и семеро малолетних детей остались бы совсем без куска хлеба да под чужой кровлей, если бы Сам Господь, питающий и птенцов врановых и сирым помощник, одному духовному сыну его Александру Александровичу Соловьеву не привел на память, что красна милость во время скорби, якоже облацы дождевнии во время бездождия (Сирах. ХХХТ, 2В). Этот благороднейший муж, всегдашний староста церковный и градской глава, от души любя отца своего духовного, простил умирающему любимцу своему, долг до 4,000 руб. и сот до пяти употребил на погребение и поминовение новопреставленного отца протоиерея. Этого мало: обещался в крайних нуждах до смерти своей быть утешителем всего осиротелого семейства. Будущее закрыто мраком непроницаемым, а теперь, Богу благодарение, слезы сирот осушаются рукою означенного благотворителя, и один мальчик Белоцветов в гимназии воспитывается на счет г. Соловьева. Много ли подобных ему благотворителей не только в провинциях, но и в столицах. Их почасту приходится искать днем с диогеновым фонарем.
Покойный о. Белоцветов был всегда уважаем от духовенства всего Меленковского уезда и избирался в депутаты на съезды Муромского Духовно училищного округа. Сверх того как от Меленковского, так и от Покровского уездов всегда был избираем в депутаты на епархиальные съезды, где неоднократно, по выбору большинства депутатов Владимирской епархии бывал делопроизводителем. За отлично исправное прохождение этой хлопотливой должности, по ходатайству всего съезда, получил архипастырское благословение со внесением в послужной список. Почти с самого начала поступления его в Киржач он принял должность законоучителя как в мужском, так и в женском училище, и считался в Училищном совете одним из лучших законоучителей. Постоянно по баллотировке занимал должность ведомственного депутата. За ревностные и необыкновенные труды проповеднические чрез три года священствования, вопреки желанию благочинного, 19го апреля 1866 г. награжден набедренником; 1871 г. 8-го апреля, как искусный поборник православия, как неутомимый проповедник и как успешный педагог, Всемилостивейше награжден скуфьею; 27-го августа того же 1871 г. почтен избранием в действительного члена Московского Общества Любителей Духовного Просвещения; 1876 г. 22-го июня, при открытии в Киржаче Собора, с разрешения Святейшего Синода возведен в сан протоиерея. Достойному — достойное!
Рано, рано погас светильник сей на свещнице Киржачской церкви!.. Если и в краткий период жизни своей молодой старец наш успел так много сделать во славу Божию и для спасения вверенного ему стада Христова: то чего-чего нельзя было ожидать от него, если б дожил он до зрелой старости?... Но неисповедим Господь в судьбах своих, и свята воля Его! Верно[3] усталому труженику пора дать и покой. — Не одна тысяча плачущих молитвенников и приходских, и посторонних, и градских, и сельских провожали любимого о. протоиерея до ранней могилы. На расстоянии каких-нибудь 50-ти сажен от осиротелого дома до Собора печальное и до глубины души раздирающее шествие с телом новопреставленного длилось более часа: на каждом шагу по усердию и прошению добрых христиан пели литии и вечную память незабвенному о. протоиерею, облаченному, на счет А. А. Соловьева, в светлые, дорогие, чисто пасхальные ризы. Погребение его, после обычной соборной литургии, совершено 9-ю соседними священниками неспешно; чинно, при великолепном освещении храма и стройном хоре певчих. В конце отпевания один из старших священников Киржачских — духовник о. протоиерея о. Д. А. (отец Димитрий Аменицкий) почтил усопшего задушевным и красноречиво-умилительным поучением. От избытка сердца, огорченного потерею такого мудрого сослужителя, добрый старец сам чуть не плакал, утешая несчастную вдовицу и семерых малюток ея, окружавших с горькими слезами гроб возлюбленного своего родителя. Лишь взялись священники за гроб к выносу, подошел один из малюток, обучавшийся под руководством о. протоиерея, и от лица всех своих товарищей со слезами на глазах сказал трогательно последнее прощальное приветствие: „Постой, постой, возлюбленный дорогой наш батюшка! Дай нам еще в последний раз взглянуть на тебя! Ведь мы больше уж не услышим от тебя сладких наставлений. Ах, как ты утешал нас каждый раз, приходя в училище! Мы всегда встречали тебя как родного отца, как ангела. Мы думаем, что ты и по смерти не забудешь нас и будешь утешать нас молитвами своими. Прощай же, дорогой наш батюшка, и помолись за нас. А мы до гроба будем поминать тебя и молиться за тебя“... Один из воспитанников о. протоиерея, поступивший в Московский торговый магазин в услужение, прислал ему поздравление с прошедшим светлым праздником, и между прочим писал, что „никогда от роду он не встречал, ни провожал с таким христианским чувством умиления и радости ни Страстной, ни Пасхальной седмицы. Вы мне, батюшка, вполне объяснили в училище значение и важность этих великих дней для христианина. Спасибо, спасибо буду сказывать до гроба своего“... Подобный отзыв лучше всяких орденов! Дай Бог на Руси святой побольше отцев Белоцветовых! Долго, долго не забудут этого редкого человека и ближние, и дальние люди добрые, а св. Церковь, как доброго пастыря, полагавшего душу свою за вверенные ему овцы и скончавшегося во благочестии, будет поминать его до скончания века...
За полчаса до смерти своей покойный о. протоиерей сам прочитал канон на Елеосвящении своем, напутствован св. Тайнами и в конце отходной тихо, мирно, сном праведника заснул до радостного утра. Если добрые прихожане вздумают поставить на его могиле, близ алтаря Всесвятской новой церкви, памятник, то один из ближайших родственников его, петербургский протоиерей И. Н. Полисадов, изготовил на сей раз акростих :
Подвиигом добрым всю жизнь подвизался,
Ангелом паствы в беседах он был.
Вмале с женой и детьми наслаждался,
Богу вдову и сирот поручил.
Новоспасский иеромонах Алексей Полисадов
[1] Родитель Алексея, учась во Владимирской семинарии, отлнчался необыкновенным искусством вырузать изъ аспндных досок разные печатки, при помощи перочиннаго ножичка и иголки. Скончался он 1869г. июня 4-го на 57 году от роду. Награжден был скуфьею за 25-летнее прохождение должности духовннка.
[2] В Киржаче например многие, отправляясь куда-либо из дома в путешествие, непременно служат напутственные молебны или, по крайней мере, берут на дорогу благословение от священника. Раз я во втором часу пополуночи выхожу на широкий двор о. Белоцветова и вижу — у запертых ворот толкутся люди. Спрашиваю: „Кто вы и зачем?“ „Да это вот мы с соседом собрались сходить к Троице-Сергию; так нам хочется получить от о. Алексея благословение“, был ответ. Жалко было мне так рано будить о. Алексея; подхожу к кровати его, а он не спит; тотчас надел подрясник и живо отправился успокоить православных. Всегда и всем был доступен!.. При трудных вопросах и недоумениях и от чужих приходов очень часто являлись к нему за советами и руководством. Всем был вся, — чрезвычайно находчив, тонок и опытен был покойный. За то и чужие все очень любили его.
[3] В самом последнем письме своем ко мне за день до смерти последние слова о. протоиерея были: „прощай, дорогой, незабвенный нам папаша! Устал я...“ Еще бы не устать тебе, моя радость, после таких тяжких трудов... Да подаст же тебе Господь теперь во блаженном успении вечный покой....